Жертвенность — это сознательный отказ от признания акторства за собственные решения.
Быть президентом корпорации и принимать вынужденные решения, потому что акционеры и стейкхолдеры оказывают давление — это похоже на жертвенность. Сидеть в тюрьме по ложному обвинению и взвешенно планировать самоубийство — это не похоже на жертвенность. По поведению сказать однозначно нельзя, и нужно смотреть на майндсет, из которого принимаются решения.
Мышление жертвы включается не от внешних факторов или событий, а по собственному выбору, — хотя, безусловно, гораздо проще согласиться на роль жертвы в невыносимых для психики обстоятельствах. Я думаю, что у каждого человека есть порог ментальной, физической и духовной нагрузки, после которой он «самоустраняется» как активный деятель из своей жизни и занимает место жертвы. Тем не менее, для многих форма жертвы полусознательно воспринимается как спасительная, облегчающая, оправданная и даже дающая преимущество перед сухарями, выбравшими путь ответственности за свою жизнь и решения, — и потому активно форсируется в повседневности: даже если не происходит ничего невыносимого, то нужно это невыносимое вспомнить или додумать.
Дежурные фразы и словесные обороты, характеризуемые как нытьё, не всегда однозначно указывают на жертвенность. Нытьё, — как, впрочем, и любое действие, — может быть выбрано совершенно осознанно и реализовано в полной ответственности. Например, «я решаю поныть прямо сейчас, потому что очень устал и предвижу, что ещё будет много нагрузки, — так я устрою себе короткий эмоциональный отдых». К сожалению, от этого нытьё и другие символы, традиционно применяемые жертвами, отвергаются предпочитающими акторство ответственными людьми вплоть до табу и развития неврозов.
Жертвенность не всегда связана с горестным, мучительным или требующим возмездия эмоциональным фоном. По моему опыту, люди, лучезарно работающие в корпорациях, в большинстве своём — жертвы. Они принимают в себя незримые правила игры, пытаясь слиться с транслируемыми ценностями компании, и полусознательно исключают распознавание собственных целей и стремлений, идущих им вразрез. Они воспринимают себя должными или обязанными следовать некоторому полувыдуманному уставу корпорации, который, возможно, даже противоречит интересам руководства. Социальное поведение таких жертв подразумевает обезличенность, безучастность, поверхностность, формализм, ссылки на авторитет или фразы типа «наш дружный коллектив», «после внимательного рассмотрения мы вынуждены сообщить», «вы общаетесь с представителем компании, поэтому я не скажу вам своё имя» и прочее, что вызывает ощущение едва движущихся шестерёнок в противно скрипящем механизме.
А вот «директор швабры», «синдром вахтёра» или библиотекарша из анекдотов — это не обязательно проявления жертвенности. Возможно, человек из своей накопленной горечи и злости осознанно принял решение мучать случайно оказавшихся рядом людей ради своего удовольствия и расслабления, ссылаясь на правила и директивы, якобы требующие издевательского или унизительного обращения.
В этом смысле любопытно положение агентов спецслужб, военных, госслужащих и прочих представителей структур: с одной стороны, они, в большинстве своём, жертвы по собственному выбору, — таково требование больших систем, приглашающих на службу исполнителей, которым выдаётся власть; с другой, у них остаётся люфт на собственную локальную человечность, и эта человечность может выражаться как со знаком «плюс», так и со знаком «минус».
Я проживаю уместное отчаяние и беспомощность, когда человек, обладающий властью принимать решения, действует из позиции жертвы. Мне остаётся важным непрерывно признавать, что в конечном счёте именно он принимает решение, — даже если он упорно будет делать вид, что «у нас распоряжение» или «такова его работа». Это не облегчает последствия в моменте, но помогает избежать долгосрочных переплетений. Я гораздо больше уважения испытываю к палачу, который внутренне согласен, что это он отрубает головы, чем с баристой, которая не глядя делает мерзкий кофе, потому что ей «мало платят» и «владелец мудак». Это не значит, что я поддерживаю отрубание голов; это значит, что бариста в примере непрерывно вываливает свою ненависть в пространство, отравляя ею проходящих мимо клиентов, а палач честно несёт свою ношу.
Несмотря на то, что быть жертвой может казаться предпочтительнее в некоторых ситуациях, я ни разу не видел реальной психодуховной пользы от отказа от признания акторства за свои решения. Вместе с этим я никогда не видел и чудес, обещаемых поп-психологией, что якобы быть творцом собственной жизни — это как воспарить над перипетиями бренного мира и начать на раз-два реализовывать залежавшиеся мечты. Если говорить о конкретной пользе, то «не быть жертвой» помогает проще прожить обстоятельства и сохранить фокус на себе и своих интересах, не размазывая жизненную силу на огорчения и безвольные требования справедливости. Это скорее похоже на адекватное признание своей слабости, чем на суперсилу, — настоящий экзамен на жертвенность начинается тогда, когда всё не так, как хотелось бы.
Ну и, наконец, признание себя жертвой сродни маханию руками «я в домике»: оно имеет смысл ровно до тех пор, пока другие соглашаются верить в этот нарратив и занимать соответствующие им роли. Жертвенность скорее сродни ревности или обиде: позитивная обратная связь лишь укрепляет манипулятивный паттерн и утяжеляет связанные с ним полевые и телесные спецэффекты, усложняя освобождение от него — то есть исцеление — в будущем.
