Я шёл по улице, и женщина с двумя мальчишками лет пяти-семи обратилась ко мне в стиле «человек молодой». Я бы и прошёл мимо, но мы столкнулись на пешеходном переходе, а она оказалась настойчива. Так я попал в классическую историю про поиск театра, который легко гуглился, а она почему-то идёт в другую сторону и ещё спорит с онлайн-картой. Кульминация раскрывалась, как это принято, в конце. Когда я ясно сказал: «у меня нет времени на обсуждение, театр вон там, и я не понимаю, что ещё вы от меня хотите», она осуждающе-высокомерно отвернулась, раздражённо дёрнула пацана за руку и утопала — конечно же в обратном от театра направлении.
Сама история достаточно типичная, и их за свою жизнь я видел множество. Я осознаю, что именно такие просьбы заложили у меня детские основы представлений, что просить — значит вести себя по-долбоёбски. У меня почти не было обозримого опыта простых, непосредственных, уважительных, внимательных, качественных человеческих просьб, лишённых манипуляций, принуждения, интриг, давления, превосходства, жертвенности, самоуничижения или обид. Под просьбами обычно скрывались тайные игрища глубочайшей чернухи, и слава богам, если воспитание позволяло избегать участия в них.
Общепринятая теория поп-психологии звучит так: в детстве мы травмировались об отказы, а память о них осталась. Поэтому достаточно вспомнить о своей взрослости, попрактиковать получение отказов, и вуаля. Такое любят рассказывать на телесных тренингах, например, каддлах. Однако за десять лет участия и проведения подобных мероприятий я научился комфортно иметь дело с отказами, но не с просьбами. Может я плохо пытался? Думаю, причина в другом: наблюдаемая часть просьбы — подойти и обратиться — это вершина айсберга тяжеловесного психофизиологического процесса, обросшего тоннами негативных примеров.
(Дальше по тексту я буду указывать на явления, которые происходят за доли секунды и не фиксируются сознанием у абсолютного большинства людей. Если вы хотите наработать теоретическую базу для настройки на такой уровень детализации, я предлагаю начать с работ Эрика Бёрна или Милтона Эриксона.)
«Молодой человек, не подскажите, где театр такой-то?», — это достаточно конкретно сформулированная просьба. Но, для начала, обратившийся ко мне человек нарушил мои личные границы. Просьба о чём-либо — это, фактически, акт проявления агрессии. Уже одно это требует возмещения тонкого ущерба — либо, например, сглаживанием с его стороны в духе «прошу прощения за беспокойство», либо мне нужно заплатить собственной энергией и уже на старте принимать позу мальчика для битья, «да-да, конечно, я к вашим услугам», либо затребовать компенсацию, например, «о, поразвлекай меня своими вопросами». Отказ от выравнивания баланса прерывает коммуникацию с ощущением взаимной претензии друг к другу.
Когда баланс выровнен, то следующий шаг — это моё понимание соответствия вербального запроса невербальному. Другими словами, я чувствую, чего от меня хотят, а затем понимаю, что было названо словесно. Когда человек конгруэнтен, то есть хочет от меня то, что называет, то мне приходит расслабление, интерес и даже некоторое уважение — знаете ли, в мире это нечасто встречается, и круто, что ты так умеешь! Но если я заметил расхождение, — а это так в большинстве случаев, — то начинается внутренний процессинг ситуации.
Во-первых, инстинктивное распознавание несоответствия триггерит самые базовые защиты: «не пора ли нам бежать?». Если всё выглядит безопасно, то следующие вопросы: «хочу ли я участвовать в диалоге? есть ли у меня свободные ресурсы? могу ли я уйти без повреждений для себя сейчас? смогу ли я уйти потом? интересно ли мне?». Каждый из вопросов по сути является тестом на выход. Если я всё ещё здесь, то запрашивается следующий чувственный тест: «сколько мне придётся заплатить, если я не распознаю истинную интенцию?». Для оценки стоимости используются вспомогательные вопросы: «знает ли человек, что он спросил не то, что хочет от меня? если да, то специально ли он это сделал? и если да, то почему?». И если цена оценивается как посильная, а мне всё ещё интересно, то следующий: «сколько мне придётся заплатить, если я сделаю вид, что приму названное им за истинное — то есть сыграю в его игру?». И, наконец, актуальное для многих: «нужно ли мне самому знать, что я знаю, что я принял названное им за истинное?».
Наконец, позитивно оценив ситуацию в десятках измерений, впервые появляется возможность выбора ответа на просьбу. Для простоты будем считать, что ответов два: «да, подскажу, (либо потому что знаю, либо я готов и хочу поискать ответ вместе)» или «нет, не подскажу, (потому что нет времени, вы мне не нравитесь, я занят или просто не хочу)». На практике ответ «нет» всегда энергетически затратнее, но, в отличие от когнитивистов, я считаю, что простота сказать «нет» очень зависит от посыла другого. Если другому искренне окей услышать «нет», то и моё «нет» будет лёгким. Если другой тайно ожидает и настаивает, то я предчувствую, что моё «нет» вызовет эмоциональный разрыв, и я буду вовлечён в это — опять-таки, поплачусь энергетически, даже если человек сделает лицо покерфейсом.
Так вот. Можно заметить, что реальный торг между «да» и «нет» происходит в нервной системе на уровне «сказать да + мои ресурсы на помощь» и «сказать нет + мой хэндлинг отказа». На внутренний торг влияет и потенциальное вознаграждение за «да» — готовность другого заплатить за оказанную помощь энергетически, — которое будет внешне выражено, например, улыбкой, благодарностью, теплом или благословением.
Кроме того, в моё «да» будет вложена цена за весь предыдущий процессинг. Это важный тезис в контексте заявленной темы. Когда я сам обращаюсь за помощью, то невербально транслирую, что беру на себя расходы по психологической обработке моей просьбы. Можно ли поступать иначе? Некоторые люди научены так делать, да. Это со стороны чувствуется как нечестность или детскость, что человек хочет не то что-то отнять, не то готов обмануть или подставить. С ними остаётся ощущение: «помог, да ещё и должен остался». Опять-таки, не у всех на это загорается лампочка «пора бежать», и некоторые вовлекаются даже при сильном аромате плохой репутации, поэтому в моменте может казаться, что «кидалы» более социально приспособлены, — но на деле они приспособлены лишь к распознаванию тех, кого можно «кинуть».
Простыня текста выше относится лишь к изначальной просьбе и не включает в себя ни дальнейшее развитие событий, ни даже предварительный — всё так же неосознаваемый — анализ окружения, кому именно задать вопрос и как этот вопрос должен звучать, чтобы достигнуть требуемого результата; да и что такое результат вообще. Как мы видим в примере с женщиной, для неё результатом было определённо не попадание в театр, а отыгрывание какого-то сценария, — и здесь я могу только догадываться о её мотивах по финальной сцене.
Более того. Далеко не все просьбы сформулированы ясно и конкретно, и это включает ещё один контур обработки. Бывают ситуации, когда конкретная просьба трактуется по-разному, и это вскрывается лишь в процессе. Бывают ситуации, когда просящий в процессе отменяет или меняет свою просьбу, и с этим тоже нужно как-то иметь дело каждой из сторон.
Кроме того, мы научены на тех примерах просьб, которые оставляли существенный эмоциональный след. Это, в первую очередь, попрошания нищих, таскающих димедрольных грудничков в маршрутках или сидящих с картонками. Это номера банковских карт в интернете, сопровождающихся фотографиями с душераздирающими описаниями. Это мерзкие манипуляции из подростковья, вляпавшись в которые звучат обещания: «ну нет, больше никогда!». И попросить — иногда означает согласиться быть увиденным и таким тоже, коснуться боли презрения или осуждения.
А примеров хороших просьб, увы, маловато в мире. Уметь просить о помощи — это целая наука, требующая времени, сил и выходов в поля. И пока эта наука остаётся невидимым индивидуальным набором эвристик — кто во что горазд.
«За спрос не бьют в нос»? Некоторые социальные интеракции оставляют круги на воде. Я как-то предложил секс экстравагантной женщине и по интонации отказа понял: так-так, я пополнил коробушку её сплетен, косые взгляды общих знакомых мне обеспечены. Я стараюсь жить так, чтобы оставаться неуязвимым к слухам, но осознаю, что многие люди, зависящие от культурных стандартов, могут подвергать себя серьёзному репутационному риску, заикаясь о личном.
И это я не затрагиваю общечеловеческих нюансов, связанных с трудностями отказа, негативной встречной реакцией, страхами прослыть слабым/беспомощным, встретиться со своей неспособностью/нежеланием справляться в одиночку и прочими мейнстримовыми причинами.
Поэтому попросить кого-то о чём-то — это нихуя не просто. Это многослойная нагрузка на нервную систему, требующая серьёзного включения и подготовки. Уметь просить — это, в отличие от общепринятого понимания, не столько «смелость» подойти к другому, сколько способность быть конгруэнтным, последовательным, ясным и устойчивым в условиях большой неопределённости краткосрочных реакций другого, — ведь суть просьбы не в том, чтобы просто ляпнуть что-то, а получить для себя то, что хочется.
12 ноября 2025
