Практика «пиздец» родилась как продолжение исследования смотрящего, как максимально точная форма, в которой мне становилось невозможно не замечать тонких переключений между смотрением своими и не-своими глазами.
Суть практики сводилась к следующему: я ходил по залу среди множества других людей, занятых своими делами, и периодически говорил слово «пиздец». Я выбрал слово «пиздец», потому что оно довольно заряженное, и при произнесении вслух вызывало существенные смещения меня и других. Кроме того, я разрешал говорить «пиздец» только тогда, когда я был уверен, что говорю собой, несмещённо.
Спецэффекты начались сразу же. Во-первых, я сам проживал кучу эмоций — от стыда до веселья, от желания провалиться под землю до гордости за удавшееся развлечение других. Я замечал, как моё внимание смещается, и я как будто начинал смотреть на себя глазами некоторой инкорпорированной психикой фигурой, — то бабушка, которой стыдно, то мама, которая покровительственно кивает, то ещё кто-нибудь.
Во-вторых, мне был ясно заметен отклик других. Кто-то засмеялся, кто-то раздражённо перевернулся на другой бок. Кто-то проигноировал, кто-то стал делать вид, что игнорирует. С реакциями других пришёл следующий слой смещений — «божечки, я их не предупредил, как нехорошо!», «они думают, что я специально добиваюсь внимания», «они злятся на меня, потому что считают, что правилами было нельзя так», «они окончательно меня отвергнут и станут избегать как дурачка», «им было скучно, и я их развеселил, какой я душа компании!». Я начинал смотреть на себя глазами то целой группы, то отдельных участников, особенно тех, кто отвлекался на мой «пиздец» больше или оказывался в зоне прямой видимости.
Через некоторое время начался следующий уровень смещений. Участникам группы стало понятно, что происходит; я же был в своей практике непреклонен. Мне стали приходить образы, что «я один против них всех, ща как скажу всем назло!», и наоборот, «так, ну хватит, я уже всех заебал, пора бы заткнуться, поисследовал и хорош». Вот эти способы смотреть на себя оказались особенно интенсивными. Мне требовалось немало психических усилий, чтобы отклеить проекции и смотреть ровно. Вместе с этим в пространстве группы уже висело некоторое напряжение, игнорировать которое было бы неправильно. Я буквально чувствовал, что благодарю внутри себя зал и людей за возможность мне проявиться так, и «что бы вы ни подумали про меня, я уважительно к вам отношусь», но мне было важно не застревать и в этих состояниях-смотрениях тоже. Они срабатывали как антидот, и я позволял им покинуть тело.
Когда одна из участниц глубоко заебавшимся голосом попросила меня прекратить, а другая стала ловить за ногу, мешая ходить, я понял, что почти не могу продолжать практику «пиздеца». Сама идея сказать «пиздец» меня смещала — я начинал тонко оглядываться на других в поисках недовольных, покидая свой центр. Несколько минут я ходил молча. Потом я ещё несколько раз сказал «пиздец», — сперва шёпотом, потом голосом, — но моя практика по большому счёту была окончена.
Можно сказать, что я уверенно нашёл «своего смотрящего» и в какой-то степени укоренился в этом узнавании. Это состояние сильно отличается от адвайтистского «я есть» и оно мне существенно менее очевидно. Из любопытного — когда я смотрел «собой», то сперва даже не мог нормально фокусироваться, — настолько это незнакомый опыт для нервной системы. С детства на меня смотрели мамы-папы, и этот эмпатический импринт их взгляда оставался со мной как де-факто единственный способ знать себя. Их взгляд когда-то давно стал моим способом смотреть, и я об этом даже не догадывался. Теперь я знаю, что даже если смотрю не собой, то всё равно есть «моё смотрение» где-то под грузом проекций, и это создаёт едва уловимую опору, что реально только то, на что я смотрю, даже если в захваченности проекцией хочется спешно синхронизироваться с другими, убеждаясь друг об друга в истинности языковых-культурных фантазий.
