Я с особой бережностью отношусь к сессиям касания, когда клиент осмеливается прийти без вербального запроса. Это сразу делает работу непредсказуемой и таинственной — неизвестно, откуда мы идём, что обнаружится в процессе и где мы окажемся в конце. С другой стороны, это позволяет максимально честно прожить и сопроводить то состояние тела, которое есть прямо сейчас, — и, в каком-то смысле, нет значимее запроса, чем его отсутствие.

С самого начала сессии актуальные психические процессы поднимаются в теле и занимают эфир. Без запроса почти невозможно фокусироваться на чём-то ещё, да и было бы неверным искать нечто другое. Это фундаментально отличает соматическую работу от психотерапии: людям свойственно искать в океане неудовлетворённости тонкий спасительный лучик, ниточку, именуемую запросом; почему-то им нравится думать, что всё дело именно в запросе, и этот запрос должен по волшебной причинно-следственной цепочке размотать всю неудовлетворённость и привести к освобождающему состоянию. Другая важная задача запроса в психотерапии — скрыть от терапевта и самого себя суть переживания и увлечься совместными раскопками, вместе радуясь легализованной форме эскапизма, мимикрирующего под полезное времяпрепровождение.

Отсутствие явного запроса вынуждает иметь дело с тем, что есть, даже если оно скучное, тупое, банальное или невыносимое. По опыту, клиенты с телесным бэкграундом охотнее следуют за своими проявлениями сами, а те, кто приоритезируют личность — этот сомнительный и неточный набор идей о себе и своём благе — испытывают больше фрустрации и склонны знакомыми способами подавлять или проецировать свои чувства. В этом месте я только могу пожать плечами — то, что не нравится, ну, дорогие, это и есть тело. Куда от него деться? Моя задача здесь — внимательно быть рядом и невербально подтверждать, что и это окей тоже. Я настойчиво показываю, что могу сам встретиться с невыносимым для клиента, и это каким-то почти магическим способом делает невыносимое — выносимым. Так, сонастроенная нервная система клиента эмпатически учится у меня выносить доселе невыносимое.

И, о, чудо! — спустя некоторое время такого соприсутствия тело оказывается не статичным, как принято его помнить из личностной парадигмы, а вообще-то в нём непрерывно что-то накапливается, протекает, сбрасывается, освобождается, отдыхает, проявляется и сдвигается. В первую очередь просят завершения движения, которые годами не были завершены, — полупрочерченные паттерны, вздрагивания, прерывистые импульсы.

Я в такие моменты сессии зачастую вообще не понимаю, что происходит, и просто помогаю закончить движение — например, раскинуть широко руки от грудной клетки, вдохнуть низом живота или прижать бёдра к голове. Если клиент что-то пытается проявить телесно — каким бы странным оно ни было, — то в этом есть неоспоримый глубинный смысл, который, возможно, я никогда не разузнаю, но которому я доверяю безусловно. Обсуждение, догадки и уж тем более оценка действий лишь схлопнут робкую открытость тела. Пусть лучше никто ничего не поймёт и человеку станет светлее, чем «все всё поймут», а воз и ныне там.

Периодически приходят интерпретации, — например, вот ручонки ребёнка, который тянулся к маме, — а бывает просто непонятно что, — например, что-то похожее на удары по гениталиям снизу, и у клиента ни малейшей идеи, что бы это могло значить. Если мой образ довольно настойчив, я спрошу, не совпали ли мои галлюцинации с каким-то опытом из прошлого. Для меня самого не очень важно, совпало или нет, — это не влияет на мою дальнейшую работу. Но я замечал, что, если находится ясная связь с событием или воспоминанием, то это часто помогает клиенту «когнитивно овладеть» ситуацией и в полной мере последовать процессу: вероятно, для психики я становлюсь кем-то типа доброго волшебника, который читает мысли, знает сокровенные желания и помогает их исполнять.

Импульс, остановленный, например, в пять лет, иногда может быть завершён за одну сессию. Этот обрубок, осколок движения за десятилетия обрастает краеугольными для жизни человека личными мифами, является основой ряда убеждений о носителе и о мире. К счастью, я не вербальный терапевт, чтобы ещё годами его обсуждать, — я могу позволить просто наконец-то его закончить. Порождённые незавершённым ранее движением легенды и паттерны не растворятся мгновенно, — потребуются ещё месяцы или годы на интеграцию. Поэтому клиенту может казаться, что что-то драматически и кардинально изменилось, при этом совершенно непонятно, что именно. Вроде проблемы в жизни остались те же, но что-то неуловимо стало легче, веселее и доступнее.

Для некоторых процессов одной сессии недостаточно. Это нормально: во-первых, все тела живут со своей скоростью, а, во-вторых, мне важно, чтобы процесс проходил соответствующе возможностям человека, а не ради галочки или результата. У меня нет идеи, что на сессии должно произойти хотя бы что-то, но всё равно что-то неизбежно происходит: я пока ещё ни разу не получал обратную связь, что нашей работы было маловато.

В сессиях без запроса для меня самое любопытное — время завершения, когда оказывается, что, находясь вместе в общем чувственном поле, мы замечали, размечали и окрашивали совершенно разные нюансы и детали. Даже если вся сессия прошла в тишине, то вербальная финализация помогает структурировать переживания в психике и способствует их интеграции. По опыту, говорить после сессий касания действительно важно, даже если это сперва кажется незначимым или избыточным. Сонастройка в назывании помогает распознавать жизнь тела и за пределами сессий, — и даже помогает по-новому формулировать долгосрочные планы, ценности и желания.

И, возможно, в следующий раз запрос уже появится. И тогда он будет более точным — соответствующим актуальному телесному процессу.

12 сентября 2025

*обсуждение доступно подписчикам телеграм-канала (ссылка)