Марианне Франке Грикш, 82-хлетняя расстановщица со стажем в 30+ лет, ученица Берта Хеллингера, за десять минут до начала своего семинара попросила участников выписать свои запросы на проработку травм на доске. Люди брали маркеры, подходили к доске, писали. После каждой новой записи уровень тревоги в зале возрастал. Те, кто раньше сидели спокойно без запроса, вскакивали с мест и вставали в очередь за маркером.

Я сидел близко к ведущей и настраивался. Между мной и Франке невнимательно бахнулась женщина в таком уровне взволнованности, что я перестал что-либо находить, кроме её беспокойства. Я пересел подальше. Один мужчина, соответствуя динамике пространства, проявил инициативу и начал бессмысленно переносить стулья. Ко мне подсела другая женщина, которая стала в опасной близости размахивать личными предметами. Уровень нервного возбуждения в зале продолжал расти.

Я получил божественное послание: «а теперь уходи, немедленно». Я покинул помещение и понял, как сильно устал за это короткое время. За мной закрыли дверь. Ещё полчаса я лежал на диване в коридоре, восстанавливаясь от пролетевшей рядом мрачной тучи. Не найдя никого из организаторов, я вызвал такси, поехал домой и завалился спать на несколько часов. Мой день интенсива семейных расстановок с Большими Немцами на этом был завершён.

Ещё в предыдущий день, сидя на семинаре у Уильяма Маннла, я наблюдал, как участники, расстановщики со многими годами работы, — это видно по цвету бейджика, — на круге знакомств говорили прямо или косвенно примерно одно и то же: «божечки, Билл, у меня такая травма — больше чем у всех остальных; помоги мне, выбери меня клиентом». Меня это удивляло. Люди, прошедшие сотни расстановок, могли бы догадаться, что ещё одна сессия уже не подарит спасение. Я наивно ожидал, что участники пришли преимущественно учиться, находясь в устойчивом психическом состоянии, а не играть в «очередь к врачу» в госпитале.

Что сделала Марианне Франке? Фактически, она легитимизировала разгерметизацию потока тотального несчастья. Обнаруживая себя «слишком устойчивыми» на фоне разворачивающегося урагана страданий, другие участники охотно вовлекались в процесс и накидывали свои внутренние перипетии — никому не хочется сидеть взрослым и ответственным, когда происходит катастрофа. Люди пришли за чудом, и Франке достойно подлила масла в огонь. Вероятно, — это мне не довелось узнать наверняка, — она работает так же, как работает Елена Веселаго с тяжёлыми запросами¹, — проводит их через всю группу, не спрашивая, нужно ли это остальным. Я отдаю себе отчёт, что я, в силу своей восприимчивости, был первым кандидатом в поле, через кого вся эта канализация радостно потекла.

Опыт с Марианне Франке был для меня неожиданно инсайтным. Я наконец-то увидел ясно, чем моя работа кардинально отличается от работы расстановщиков. Сила этих замечательных людей в том, что они могут иметь дело с огромными пластами боли, скрытыми под «тонкой хлебной корочкой культуры». Технически, весь потрясающий бэкграунд полевой работы оказывается избыточным: выведи раненого клиента в центр зала, и он мгновенно развалится на виду у всех. (И да, у того же Билла Маннла одна женщина потеряла сознание через минуту терапевтического процесса, поэтому «развалиться» — это даже не фигура речи.)

То, что я предпочитаю делать для людей — это ювелирная работа в выравнивании хитросплетений множества разных личных и архетипических историй. Я как детектив, которому нужно внимательно изучать улики, выдвигать нетривиальные гипотезы и проверять их тонкими интервенциями в общей нервной системе. У детектива нет огневой мощи уложить толпу зомби времён второй мировой, но достаточно смекалки, чтобы найти элегантный проход outside-the-box и воспользоваться несокрушимой мощью этих зомби во благо.

И поэтому мне нужен полный арсенал сензитивных инструментов чтения поля. Эффективность моей деятельности базируется, в частности, на психологической зрелости клиента: это хороший когнитивный и эмпатический контакт со мной, устойчивое знание своих границ и умение обращаться с ними, центрированность, способности позаботиться о себе в случае успешных изменений и притормозить потоки проекций в момент резонанса.

Моя работа предназначена для тех, кому психотерапия уже не может помочь, — но не потому, что «всё плохо», а ровно наоборот. Мой клиент — это тот, у кого всё очень хорошо; кто дошёл до границы применимости методов и жаждет двигаться дальше. А дальше начинается чистое чувственное сотворчество, направленное к глубинной истине и жизни в согласии с ней.

1. Елена Веселаго не согласилась с предположением, что её работа с тяжёлыми запросами похожа на то, что делает Франке. Я был у Франке спустя несколько дней на мастер-классе, и, действительно, она не «работает» в обычном понимании работы — она слишком стара, и её связь с реальностью нарушена. Я сомневаюсь, что она отдаёт себе отчёт, что вообще проводит расстановки и общается с людьми. Тем не менее, у неё сильнейший доступ к святости, которую довольно сложно переносить, особенно в такой форме, где контакт невозможен. Я благодарен ей за её благословление.